Натан Гутов. Я родился 1898 году



СУД. 1943 г.


Привозили с фронта белье машинами. Мы вынуждены были считать белье. Счет белья очень затруднен. Белье мокрое, замерзшее. Верно, считали, но больше всего принимали по документам военных организаций. Я, когда принимал фабрику, инвентаризации не делал, потому что не с кем было ее делать: директора не было, никого не было, и я принял фабрику без инвентаризации. В этот период времени кто-то написал письмо в Госконтроль РСФСР, что на фабрике имеются большие недостачи. Идет воровство белья. Раз такое поступило заявление, то, конечно, вызвали меня. И приказ замминистра – «проверить». Прислали инспектора, который пришел, посмотрел. Не мог же он считать белье, там сотни тысяч белья. И написал, что это верно, заявление верно. И зам. министра народного контроля написал горпрокуратуре: «привлечь к ответственности, организовать показательный процесс». Это был уже сорок третий год.

Тогда начальник управления города звонит секретарю райкома Богуславскому, что вот есть такое предписание. Богуславский говорит: «Гутова не трогай, пусть работает. Пусть комиссия проверит, и пусть работает». Ну, раз такое дело, я работаю. Начались проверки горпрокуратуры. Описали имущество дома у меня, у зав. производства, главного бухгалтера. Описали, взяли подписку о невыезде, как полагается, все сделали. Месяцев пять это тянулось. Следователь, которая была, Иванова, вызвала меня, зав. производством Трифонову, главного бухгалтера. Она действительно увидела, что никаких данных нет, чтобы нас привлечь. Она мне открыто сказала: «Товарищ Гутов, я вам честно скажу, что я могу прекратить это дело, но для вашей пользы этого не сделаю. Я передам дело в суд. Потому что, если я прекращу это дело, его передадут другому следователю, и он опять вас возьмется мучить, и неизвестно еще, что будет. Пусть суд разберется». Передали дело в суд. Одновременно с этим они проверяли, как поставлена у нас организация производства на фабрике. Никаких не было нарушений, злоупотреблений, воровства. А при инвентаризации белья они не могли разобраться. Ведь воинское белье возили не только на нашу фабрику, но и на другие. Привозили, допустим, двадцать тысяч портянок. Мы принимали, мы не могли, не было никакой физической возможности портянки считать, парами или единицами. Понимаешь? Они завезли к нам, завезли на первую фабрику. И потом оказывается, что воинская часть, 448-й склад, проверяет у себя, считает по всем фабрикам и у них все сходится, хватает белья. Мы же обслуживали еще и гостиницы. И еще целый ряд организаций. Трест спальных вагонов обслуживали. Но для того чтобы стирать белье, нам необходимо было иметь сукно и целый ряд материалов. Простыни, материал для закатников, иначе нельзя гладить белье. Это нам не давали, никто не давал. По лимиту полагается нам, а государственные организации не давали, не было у них, и все. Шинельное сукно необходимо – не было. Мы тогда что делали. Мы часть материалов покупали у организаций, которым стирали. Гостиницы нам давали, допустим, старые одеяла. Что значит давали? Мы покупали их. Но это незаконно все. Ну, а когда обследовали, конечно, это у них фигурировало как нарушение финансовой дисциплины. Что на фабрике пользовались материалами, которые не полагались. Вместо сукна пользовались одеялами шерстяными, которые где-то доставали. Но для суда все эти организации предоставили справки, что никаких претензий к нам не имеют.

Свидетели о приемке белья выступали. И заявили: «Каким образом, вы считаете, мы могли принимать правильно белье? Когда белье приходило с фронта, то было мокрое, замерзшее. В кальсонах были ноги, в рубашках руки и другие части. Были также пули, другие вещи. Поэтому просто было невозможно. Мы больше плакали, чем принимали белье. Мы могли принимать только по накладным. Привозили портянки целыми машинами. В накладной написано, что там 25 тысяч портянок. Разве можно было считать их? Считать было просто невозможно. Мы вынуждены были принимать, как пишется в части».

Другой свидетель был главный инженер Управления, депутат Московского совета Липов Ной Михайлович. Он заявил, что действительно, согласно положению, которое существует, они обязаны были предоставить нам сукно шинельное, простынное полотно и все другие материалы, которые необходимы для обработки белья. Но они ничего не давали, потому что не получали ни от кого. То, что мы покупали у других организаций материалы, это нарушение. Но если б мы этого не сделали, то мы не могли бы стирать белье и держать армию в санитарном состоянии. Он очень резко выступил, депутат Московского совета, конечно. Все сидевшие считали, что мы делали правильно. Выступило много других свидетелей, представитель 448-го военного склада, который заявил, что они никаких претензий к фабрике не имеют. Верно, была иногда пересортица, но это была вынужденная пересортица. Выступили из гостиницы «Москва»1, потом из Треста спальных вагонов. В общем, никаких претензий к нам никто не имел. Выступали работники фабрики. После них выступил прокурор. Прокурор удивился: «В моей практике это первый раз. Люди, которых судят, находятся здесь не как обвиняемые, а как обвинители. Я вот совершенно не понимаю, как это? Их даже не сняли с работы. В то время, когда они явно уголовники». Прокурор, конечно, требовал, чтоб нас привлекли к ответственности, потому что мы нарушали законы всякие. В общем, его выступление было явно формально-бюрократическое. После такого выступления мне дали слово. Верно, я резко выступил, и не как обвиняемый, а как обвинитель. Я заявил: в то время, когда меня заставили принять фабрику, когда она фактически не работала, и обещали оказывать всяческое содействие по запуску прачечной для стирки белья для фронта, об инвентаризации никаких разговоров не могло быть, потому что сам директор бросил фабрику, уехал, неизвестно, где он. Фабрика фактически стояла, котельная была закрыта. Мы приняли все меры, чтобы пустить фабрику. И мы не могли думать тогда об инвентаризации, потому что это реально невозможно, не было людей. Таким же образом выступил главный бухгалтер и завпроизводством. После их выступления я взял последнее слово. Выступал я против прокурора, который не считается с положением, не считается со временем. Никаких претензий никто нам не предъявлял о недостаче. Письмо, которое было написано, было явно провокационное. Его мог написать только тот, кто хотел сорвать работу по обслуживанию фронта. Это очевидно. Поэтому я считаю, что мы не виноваты, мы только делали то, что необходимо для нормального, хорошего обслуживания фронта.
После этого суд удалился. Через часа два-три вынесли приговор о том, что считать работников фабрики невиновными. И оправдали нас полностью. Процесс длился, наверное, четыре дня.

После суда, конечно, настроение у всех на фабрике было приподнятое. И мы приступили к работе. Очень активно у нас работали тогда испанцы, которые всячески пытались улучшить работу фабрики. Мы действительно принялись за изменение всей технологии и организации производства.

Вспоминаю один случай. Я был в Политехническом музее и слушал лекцию об автоматизации угольной промышленности. В конце подошел к лектору, кандидату наук, армянину, фамилию не помню, и спрашиваю, может ли он принять меры по автоматизации технологического процесса на фабрике? Он говорит: «Я не знаю. По-моему, можно. Разрешите, я приду к вам, посмотрю и скажу». Я его пригласил на фабрику, он пришел. Осмотрел все, что происходит, и говорит: «Конечно, можно, но надо сделать диспетчерскую, поставить несложную аппаратуру. Если вы мне оплатите, я могу взяться».

Еще была война. Ну, мы с ним договорились, что оформим его на работу. И он взялся, составил проект автоматизации технологического процесса.

1       
«Москва», одна из крупнейших гостиниц Москвы, построенная в 1933–1935 гг. по проекту архитекторов Л. Савельева, О. Стапрана и А. Щусева. Постконструктивизм. Самая центральная из московских гостиниц. Здание запечатлено в кинофильме Александрова «Цирк». Гостиница разобрана в 2004 году. В настоящее время построено новое здание, воспроизводящее внешние формы прежнего.